Добро пожаловать в розовое полицейское государство: Смена режима

 

Джеймс Пулос

Часть 1: Американцы сдают свою свободу во имя безопасности и здравоохранения, и в обмен на межличностную автономию.

Предполагается, хотя и не самим либертарианцами, что нынешняя американская эпоха определяется "либертарианским моментом". Хотя некоторые разговоры действительно начались внутри движения за свободу, поскольку либератрианские юристы увидели, что они набирают силу в судах, доминирующее чувство намного шире, более нервное и даже враждебное. Либертарианство длительное время отрицательно ассоциировалось с личными чувствами безответственности и безрассудства; сегодня же, и левые, и правые мыслители движутся к новому странному консенсусу о культуре безответственности, которая стала характерной не только для наших граждан, но и для режима в целом.

Например, в своём эссе для The New Republic Марк Лилла утверждает, что либертарианство радикального самоутверждения характеризует нашу эпоху. "Это не потому что демократия на марше" - говорит он - "(она регрессирует во многих местах), или потому что свободный рынок обогатил всех (у нас появился новый класс нищих), или потому что сегодня мы можем делать, что хотим (наши желания часто вступают в конфликт друг с другом)".

"Нет, наша эпоха по умолчанию либертарианская: какие бы чувства, верования или идеи не приглушали требования индивидуальной автономии ранее, они атрофировались. Больше нет дебатов по этому поводу и мы не ставим эти вопросы на голосование. С момента окончания Холодной войны, мы оказались в мире, в котором каждое продвижение принципа свободы в одной сфере способствует её продвижению во всех других, хотим мы того или нет".

Лилла правильно догадался о том, что нечто, кажущиеся добродетелью нашей демократии, привело нас к чему-то порочному. Он также почувствовал, что отношение между городом и душой, как называл это Платоновский Сократ, может быть ключом к ответу на вопрос как и почему (В "Государстве" Платона, Сократ предлагает несколько теорий относительно того, как режим и отдельные личности в нём отражают или копируют друг друга). И все же, Лилла безосновательно преуменьшает огромное противоречие, лежащее в основе нашего неумолимого марша к автономии. Это конечно же, собственный марш государства к его собственной, всё большей - можно даже сказать тиранической - автономии. Десятилетиями некоторые теоретики опасались того, что история показала ненасытную жажду человечества к всё более автономному существованию. Другие приветствовали эту перспективу. И тем не менее, сейчас пора задуматься о этой ненасытной жажде, которая присутствует в самом режиме, который правит нами.

Обширное уничтожение свободы

Это создаёт очевидные проблемы для либертарианства, как термина, которым описывают нашу эпоху. Наша автономия, как и автономия нашего правительства, становится всё обширнее. Но как правило, мы достигаем этого за счет сужения нашей политической свободы, которая так резко атрофировалась при последних двух администрациях. Оскар Уайльд как-то сказал, что социализм был бы прекрасен, но он отнимал бы слишком много времени в пятницу вечером. Сегодня миллионы американцев испытывают те же чувства к гражданскому республиканизму, даже не стесняясь этого.

Вот почему обширные новые таксономии, пытающиеся классифицировать либертарианство, также не способны адекватно постичь нашу новую реальность, которая характеризует нашу жизнь и наш мир. В статье для BuzzFeed Бен Смит вывел свою типологию правых: "freedom Rebublicans" против "liberty Rebublicans", но даже он признает, что современный "жаргон" неоконсерваторов, членов Движения Чаепития, представителей партийного истеблишмента и других, представляет собой полный "беспорядок". Он опасается, что некоторых республиканцев заботит больше политическая свобода, чем, скажем так, другие виды свобод. Но его размышления отображают тот же дух эпохи, который он пытается охарактеризовать. Утверждение, что другие виды свобод могут иметь смысл в отсутствии политической свободы, именно то, что мы видим в современных отношениях между нами и государством.

Чтобы понять и описать эти отношения понадобится определенный набор инструментов, который включает не только теоретический аппарат, но также глубокий и зрелый личный опыт, внимательный к изменениям и трансформациям, которые произошли в конце двадцатого века. Дик Чейни как-то заметил, после 11 сентября, что по крайней мере некоторым американцам, включая и правительство, придется теперь в некотором смысле перейти на "темную сторону". Проекция этого устрашающего видения в социальное и личное измерение это ключ к пониманию того, что происходит с Америкой и требует от комментаторов и критиков широкого исследования патологий нашего времени.

Грядущая эпоха

К сожалению, почти никто из наших "публичных интеллектуалов" не знает нашу нынешнюю эпоху изнутри, через опыт, память и имитацию. Немного из наших критиков декаданса имели личные отношения с декадансом. В тоже самое время, у тех, у кого такие отношения были - у тех, кто бы упивался тем, что критики называют моральное разложение - почти повсеместно не хватает философской подготовки, интеллектуального любопытства и чувства долга перед цивилизацией, которые бы могли их сориентировать на острую потребность в критике как наших душ, так и нашего города.

Эта одна из причин, почему нашу нынешнюю ситуацию описывают как "момент". На самом же деле, это грядущая эпоха, это что-то, что можно понять как выражение полноты времени. Исторически, культурная веха грядущей эпохи объединяет в себе два вида глубокого понимания. Вступить в новую эпоху значит достичь новых как духовных, так и плотских знаний. Мы переживаем становление нового режима в Америке - это не просто новая администрация, движение, тренд или даже историческая фаза, но это становление нового порядка, который воспроизводит свои паттерны и структуры в личной, социальной, культурной и политической жизни. Пытаясь разоблачить идентичность этого нового режима, те, у кого личное не смешалось с режимом во времени и пространстве, будут и дальше пребывать в замешательстве.

Наши лучшие гиды те, кто знает наш нынешний режим благодаря интимному, но часто молчаливому, знанию, которое предшествует зрелой саморефлексии, но которые могут вспомнить, пусть и отстранённо, предыдущий режим. Они проживут свои жизни, теряя невинность, иллюзии и наивность. Они будут совершать тайные ошибки и полусознательные выборы, которые сегодня стали печататься на страницах элитных журналов. Для них драма их запутанных, многообещающих и растраченных юных жизней не только экспериментально, но и концептуально неотделимы от драмы недавней американской истории - в частности, в том смысле, в котором темы секса и насилия стали доминирующими для их самоопределения.

Для подобных гидов, либертарианство может содержать в себе многое, но его основная концептуальная рамка не одно из них. Действительно, вместо того, чтобы пытаться схватить абстрактную идею в облаках, они инстинктивно обратятся к символам и знакам грядущего мира, с которыми они столкнулись в благоприятные моменты их жизни - фигурам, событиям и творениям, которые предвещали становление нового режима. Вместо того, чтобы искать мудрость в необоснованном разуме, наши лучшие гиды по новому американскому режиму начнут с того, где он начался, с его корней.

Стирание границы между личным и публичным

В сентябре 1998 года Мэрилин Мэнсон, который тогда был самой опасной и эпатажной личностью в поп-музыке, выпустил свой самый выдающийся альбом под названием "Mechanical Animals". В клипе к его главному синглу, номинированному на "Грэмми", под названием "The Dope Show", привлекло внимание изображение спецподразделений полиции, одетых во всё розовое, заключающих друг друга в любовные объятия. Это поразительное изображение, трансгрессивное на многих человеческих уровнях, основывалось на вековых чувствах желания и отвращения, окружавших различные виды удовольствий и власти. Каким бы не было реальное намерение этого месседжа, появление такой виньетки на телевидении по всей Америке намекало на то, что что-то важное происходит в отношениях между государственной властью и личным самовыражением. 

И действительно, мы столкнулись с настолько глубокой трансформацией в государственном регулировании, что это указывает на трансформацию на уровне режима. Сегодня государственное регулирование принимает не только формы "мягкого деспотизма", которого опасался Токвилль, или унифицирует человеческое разнообразие в бюрократический конформизм, который Ницще высмеял как "самого холодного из всех холодных монстров". Вместо этого, оно, что мы до сих отказываемся принять, агрессивно вмешивается в интимные детали нашей повседневной жизни как дружественное одним гражданским свободам и враждебное другим.

Принятие изменений такого уровня в нашем опыте требует пересмотра прочности некоторых базовых категорий нашей социо-политической мысли. Это не просто вопрос приверженцев политической партии, вышедших из-под контроля во время идеологической или культурной войны. Глубокое разделение между публичной и личной жизнью когда-то определяло наш режим и нашу личную жизнь. Ограниченное правительство, независимо от своего размера, предполагало наличие четких границ, которые обозначали эти пределы. Культурное, социальное и личное поведение было более или менее четко разделено на то, что делается публично, и то что делается в частном порядке. Среди всех других больших институтов, только религия преодолевала разрыв между публичным и личным. 

Эта эпоха закончилась. Сторонники критической теории настаивали на том, чтобы стереть фундаментальное разделение между публичным и частным секторами, по крайней мере с конца 90-х годов. Их малопонятные теории повлияли на нашу юриспруденцию. Но наше бытовое ощущение просто перевернулось. От политики до этики и всего, что находится между ними, грань между публичным и личным стирается, и это влияет на события, институты и на отдельных лиц. Сегодня консерваторы и некоторые либертарианцы обеспокоены тем, что религия оказывается в худшем положении в новом виде публично-частных отношений. Поскольку вся концептуальная основа личного и публичного умирает, будущее религии в Америке, наряду с другими составляющими частями нашего национального характера, зависит от нашего понимания того, какая новая структура возникла, чтобы занять это место.

Всегда проблематично вводить новые сложные теоретические концепты в публичные дебаты, особенно когда мы стремится принизить относительную важность такого события как 11 сентября. Вот почему, только после того как Эдвард Сноуден шокирующе разоблачил Агентство национальной безопасности, комментаторы стали ломать голову над тем, чтобы охарактеризовать новый тип режима для понимания правительства при котором мы живём. Проблема усугубляется тем, что интеллектуалы (даже сейчас) не хотят позволять личностям вроде Мэрилина Мэнсона захватить их воображение, в то время как виртуозы поп-культуры редко имеют возможность вести заумные разговоры о политической теории.

Артисты против интеллектуалов?

Но обе эти взаимодополняющие разновидности незаинтересованности лежат в основе той загадки, которая касается нашего государственного регулирования и типа режима, который им управляет.

Современные артисты показательно отражают диагноз Ницще о том, что тирания в политике ведёт к амбициям в креативном искусстве. Современные интеллектуалы часто демонстрируют своего рода обученную тупость в отношении того, как трансгрессивная культура повседневно бунтует вне патерналистских регуляций, которые определяют бюрократию в личной и публичной жизни.

Можно сказать, что наши артисты и наши интеллектуалы живут в определенных симбиотических, бинарных отношениях. Можно сказать, что такие отношения помогают нам понять, какой тип режима сегодня определяет масштабы и характер современного государственного регулирования.

Давайте предположим, что мы согласились сыграть в языковую игру на основании этого предположения. Цель игры проста: составить список противоположностей, которые определяют "артистический сектор" и "интеллектуальный сектор". Представьте, что вместо того, чтобы составить самый длинный или самый короткий список, мы составили самый интересный, занимательный и запоминающийся. Вот один из примеров такого списка.

АРТИСТИЧЕСКИЙ СЕКТОР                            ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ СЕКТОР

Импульсивный                                                     Рациональный

Неписанный                                                         Писанный

Любит риск                                                          Не любит риск

Голый                                                                    Одетый

Сексуальный                                                        Асексуальный

Расточительный                                                   Бережливый

Органический                                                      Геометрический

Плодородный                                                       Стерильный

Грязный                                                                Чистый

Брутто                                                                   Нетто

Отвратительный                                                  Без запаха

"Горячий беспорядок"                                        "Холодный монстр"

Это всего лишь игра; это не типология и не попытка создать основные категории. В совокупности эти антиномии дают нам более богатое и более точное ощущение того разделения, которое действительно формирует социо-политический опыт в текущем американском режиме.  Они дают нам важные подсказки относительно того, что заменяет разделение между публичным и личным, и какой режим возникает вслед за этим.

Смена режима причина сексуального раскрепощения

Эти подсказки останутся незамеченными не только в большей части современной "консервативной" мысли. Их потеряют и "либералы" также. Также как культурный анализ правых страдает от недостатка реального жизненного опыта того декаданса, который они осуждают, левые исследователи часто живут в мире фантазий, в котором сексуальная автономия ведет к политической власти.

Один из смешных и одновременно грустных примеров этих фантазий это новая автоэротическая книга Кэтрин Франк под названием "Plays Well in Groups" о полигамии. Её тезисы включают идею о том, что групповой секс при деспотических режимах типа иранского, является новой точкой доступа к опыту освобождения, восстания и революции.

Яркий отрывок из книги, опубликованный в Salon, передает суть: "Готовность идти на риск своим социальным и сексуальным поведением, как делали это эти иранские молодые люди, рассматривалась как шаг к политическим и социальным реформам, а не просто как акт бегства и возбуждения". Это утверждение предполагает то, что должно быть доказано, и что опыт деспотических режимов опровергает каждый день, а именно то, что "культурная революция", коренящаяся в сексуальной трансгрессии работает так, как было задумано в 1960-х годах - как авангард политической трансформации режима.

Маркиз Де Сад понимал лучше: в его книге под названием "Еще один шаг" признавалось, что трансформация всех сексуальных отношений являлась завершением всего революционного общественного переустройства, а не их катализатором. Другими словами, сексуальное раскрепощение не ведёт к смене режима, оно само результат смены режима. Перманентная сексуальная революция венчает усилия, которые предпринимают политические революционеры: не путем достижения идеалов, а путем устранения идеалов.

Ограничение свободы во имя "здравоохранения" и "безопасности"

Не то, чтобы этот тип режима не желал чего-то такого тотального. В публикации Salon отрывка из книги "Plays Well in Groups", политика оргий описывается как "неоконсервативный кошмар", но правда гораздо более двусмысленна. Оба, и неоконсерватизм, и неолиберализм чувствуют себя комфортно при новом американском режиме. Оба сосредоточены вокруг деятельности по обеспечению здравоохранения и безопасности. Более того, оба сосредоточены на обеспечении здравоохранения и безопасности без  разделения на публичное и личное. И оба отстаивают тоталитарную цель - сделать здравоохранение и безопасность универсальными.

Хотя их моральные повестки могут отличаться в деталях, оба "нео" стремятся продвигать одни и те же цели по одним и тем же причинам (анализируя легитимность политической свободы и ценность гражданских свобод соответственно). Не смотря на то, что эти мотивы и цели были частью интеллектуальной дискуссии последние десятилетия - впервые появившись у "левых консерваторов", которые составили "первую волну" неоконсерватизма - до нынешних времён американский режим так глубоко не усваивал и не воплощал свои возможности и методы.

То, что мы имеем сегодня, это нечто совершенно "нео", исторически говоря, мы имеем сильное регулирующее государство, которое занимается вопросами здравоохранения и безопасности за счет свободы в контексте культуры, которая требует межличностной автономии. Вместо того, чтобы искоренять гедонистические стремления и жизнь, ориентированную на удовольствие, в стиле Оруэлловского "1984", новый этатизм создаёт "безопасное" место для "здорового" опыта. Скорее, чем расширять границы проекта и делать все удовольствия официальными, в стиле "Дивного нового мира" Хаксли, новый этатизм тактично признает, что все наши аппетиты никогда не могут быть полностью приручены, даже со всеми инструментами принуждения и слежки, которые находятся в руках государства. Движение, определяющие нашу эпоху, это не переход между личным и публичным, что характеризовало наш режим в прошлом. Вместо этого, это теперь колебание между областью здоровья и безопасности, и областью болезней и опасностей. 

В песне "The Dope Show" Мэнсон показал открыто латентное сексуальное и насильственное напряжение между двумя этими сферами. "Из копов и квиров получаются красивые модели" - прохрипел он. Теоретики постмодерна, вроде Мишеля Фуко, понимали как извечная связь между декадансом и авторитаризмом может возвысить садо-мазохистское подполье во времена, когда четкое деление на публичное и личное управляет социальным порядком. Слишком респектабельные последователи Фуко сегодня находится в тисках того же режима, что и мы все, не находя себе покоя ни в сфере здоровья и безопасности, ни в сфере болезней и опасностей.

Установив структуру, которая позволит нам понять эти напряженные отношения, мы сможем дать некоторые причинные механизмы, схемы их логики, которые помогут нам понять, чего ждать от нового режима в будущем. Как только этот концептуальный взгляд набросан, его можно дополнить историческим и, наконец, антропологическим взглядами. Все три взятые вместе, эти три взгляда раскроют развивающиеся анатомию нашего режима, которому сейчас осталось только дать название: розовое полицейское государство.

Оригинал The Federalist